ГЛАВА ТРЕТЬЯ     БЛИЖНЕВОСТОЧНЫЙ КРИЗИС (1875—1877 гг.)

предупреждал, что, «несмотря на все желание поддержать в восточном вопросе согласие держав, на котором основывается мир, он может оказаться вынужденным занять особую и сепаратную позицию». На этот случай царь хотел знать, может ли он быть уверенным в помощи Германии. И царь и Горчаков еще рассчитывали на нее. То была с их стороны жестокая ошибка.

На многозначительный вопрос царя германское правительство, вопреки всем дипломатическим обычаям, ничего не ответило. В середине сентября через русского посла в Берлине сделано было напоминание о письме Александра П. Посол сообщил о согласии русского правительства с программой Дерби. Но при этом добавил, что оно считает необходимым настаивать перед Портой на ее осуществлении, а не просто подавать «советы» о желательности следовать ее положениям. Посол просил ответить: «Какую позицию займет Германия, если достоинство России обяжет ее к единоличному выступлению» против султанской империи в случае ее отказа принять предложение держав? Бисмарк снова уклонился от ответа.

В конце концов Александру надоело ждать. Минуя обычный дипломатический канал, он обратился к военному уполномоченному германского императора в Петербурге генералу Вердеру. Царь попросил Вердера ускорить официальный ответ на его вопрос, будет ли Германия в случае австро-русской войны, занимать такую же позицию, какую сохраняла Россия в 1870 г., во время войны Германии с Францией?

Дальше отмалчиваться было уже невозможно. 23 октября 1876 г. германский посол ШвГейниц получил наконец предписание своего правительства передать русскому правительству ответ, имевший неисчислимые политические последствия.

«Из внимания к дружеским отношениям трех императоров, — говорилось в этом письме, — мы сначала сделаем попытку убедить Австрию, чтобы в случае русско-турецкой войны она поддерживала с Россией мир. Эти усилия не безнадежны, судя по всему тому, что известно о намерениях Австрии. Если бы они не увенчались успехом и если бы, несмотря на все наши старания, мы не смогли предотвратить разрыв между Россией и Австрией, то и тогда для Германии еще не было бы оснований выйти из состояния нейтралитета. Но нельзя наперед утверждать, что такая война, особенно если в ней примут участие Италия и Франция, не приведет к последствиям, которые заставят нас выступить на защиту наших собственных интересов. Если счастье изменит русскому оружию перед лицом коалиции всей остальной Европы и мощь России будет серьезно и длительно поколеблена, то это не может отвечать нашим интересам. Но столь же глубоко будут задеты интересы Германии, если возникнет угроза для австрийской монархии и для ее положения в качестве европейской державы или для ее независимости: это приведет к исчезновению одного из факторов, на которых основывается  европейское  равновесие».

Практически этот ответ означал, что Германия не станет поддерживать Россию против Австро-Венгрии и не позволит России ее разгромить. Канцлер советовал русским через Швейница на случай войны с Турцией купить нейтралитет Австро-Венгрии, предоставив ей захватить Боснию.

Только в одном случае Бисмарк готов был пожертвовать Австро-Венгрией. В инструктивном разговоре со Швейницем, перед его отъездом в Петербург, канцлер заявил, что согласен активно поддержать Россию в случае, если она гарантирует Германии обладание Эльзас-Лотарингией. В интимной беседе с одним из близких людей Бисмарк еще откровеннее формулировал свои замыслы. «При нынешних' восточных осложнениях, — заявил канцлер, — единственной выгодой для нас могла бы быть русская гарантия Эльзаса. Эту комбинацию мы могли бы использовать, чтобы еще раз совершенно разгромить Францию».